Бродяга Дхармы.
Всё-таки решил перепостить столь интересный рассказ человека, который решил автостопом двинуть в Афганистан в 2007 году. Уж очень интересно, я считаю. Жаль что не моё. Автор - Лепроюзер с ником KUTKI. Это чтобы не быть нехорошим человеком, забыв собственно про автора. Не очень уверен, что это вообще допустимо к перепосту, но к сожалению не могу узнать у самого автора.
«Ровно шесть лет прошло с тех пор, как меня первый раз чуть не пристрелили в Афганистане. После этого прошла неделя и меня чуть не пристрелили второй раз. Можно было бы на этом закончить путешествие, но у меня украли все деньги и документы. Зато потом я оказался в тюрьме, и моей жизни больше ничего не угрожало, кроме пары неразорвавшихся снарядов лежащих под моей кроватью. Вот так я провел лето 2007.
Сейчас все это звучит как–то комично, но почему–то за прошедшие шесть лет я ни разу полностью никому не рассказал о всех своих злоключениях. Я ужасно не люблю рассказывать про Афганистан. Мне стыдно. Я собрал все проблемы, какие только можно было, совершил все ошибки, какие можно совершить. Но дело даже не в этом, ведь проблемы и опасности бывают в каждом путешествии.
Стыдно, потому что мне хотелось что–то кому–то, а самое главное самому себе, доказать. Проверить себя на прочность. Сунуться в самое пекло и выйти оттуда победителем. Это были какие–то совершенно мальчишеские дела. Какой–то воображаемый мир, который краешком коснулся реальности и разлетелся на куски, доставив всем кучу хлопот.
С одной стороны не хочется все это вспоминать и выглядеть дураком. Вроде бы есть что рассказать и так: с тех пор я побывал почти в пятидесяти странах, последние годы совсем помешался на спорте и мотаюсь по скалам с веревками и железом, каждую зиму мы придумываем с друзьями какую–нибудь экспедицию в Африку, да и вообще в жизни все хорошо.
С другой стороны, не нужно забывать каким ты был. Даже если эти воспоминания не слишком приятные. Поэтому я позволю себе воскресить в памяти себя двадцатилетнего, решившего совершить захватывающее и опасное путешествие в Афганистан.»
Простыня.
Помню, как я отправлял письма друзьям. Самой первой в списке адресов рассылки стояла моя мама. Я устраивался в дешевом интернет кафе, с такими знаете желтыми–желтыми от старости компьютерами, и описывал все, как оно есть. То есть примерно так: « С шутками и прибаутками я доехал от Кабула до Герата через Газни и Кандагар».
Потом я удалял из рассылки маму и писал новое письмо: «Блядь, нихуя не с шутками, нихуя не с прибаутками. Просто полный пиздец. Прежде чем читать дальше, пообещайте, что моя мама об этом не узнает».
Внизу истории из моего путешествия по Афганистану летом 2007. Я окончил второй курс университета, мне исполнилось 20 лет. И на вопрос, который сейчас возникает у меня в голове, ну не дурак ли я был, я могу ответить только утвердительно. Я все понимал, но ничего не мог с собой поделать. Я помню, как зимой читал информацию по Афгану и уже знал, что еду, что точно еду. Я хорошо помню, как шел в Кабуле по дороге, ведущей в Газни. Каждые сто метров, от центра к окраине, становились все мрачнее. Следы от пуль, разрушенные дома, железные фонарные столбы, с дырами от снарядов посередине. За неделю, которую я провел в стране, талибы успели расстрелять двух инженеров, журналиста, в плен попали двадцать три корейских миссионера. Я подписал в русском консульстве в Кабуле бумагу о том, что меня предупредили о положении в стране, и что я в своей возможной смерти никого не виню. Я проехал от Мазари–Шарифа до Кабула и написал друзьям письмо, что на хрен надо, я возвращаюсь домой и дальше не поеду. Но сам почему–то шел вперед.
Только прежде, чем читать, что из этого вышло, помните – моей маме ни слова!
История первая. О том, как мои кроссовки спасли мне жизнь.
Наш автобус тронулся сквозь утреннюю кабульскую мглу, сквозь туман, сквозь зевоту и пока еще тихие улицы. Я смотрел в окно, сидя на самом последнем сиденье длинного Икаруса, весь замотанный в афганскую одежду. Что–то в утреннем пейзаже казалось мне очень странным, секунда, и я с удивлением понял, что мы проезжаем мимо вклинившегося инородным телом в средневековье типового советского элеватора.
Постепенно начинало светать. Рядом со мной сидел какой–то древний старичок безобидной наружности, но общаться со мной он почему–то не горел желанием, что вообще–то странно для Афганистана. Я предавался размышлениям. Дорога от Кабула через Газни, Кандагар в Герат довольно длинна. И, как меня уверяли, довольно опасна. Вообще, я попал в это место в довольно паршивое время. Ситуация с 2001 года, когда американцы захватили страну, первоначально довольно спокойная, все ухудшалась, и я, в июле 2007 года только въехав в Афганистан, уже не удивлялся новостям: на следующий день после моего приезда двадцать три корейца были захвачены талибами именно на той дороге, по которой я сейчас ехал, где–то были убиты несколько немцев, в другом месте убиты инженеры на строительстве дорог, в третьем – расстреляли журналиста.
Поэтому, когда через час нас обогнала колонна БТР–ов, я принял это как должное. Трассу перекрыли, все машины встали на обочину. Прогуливаясь вместе с афганцами невдалеке от автобуса, я наслаждался трелями пулеметных очередей – буквально в километре от нас военные яростно кого–то обстреливали.
Через пару часов трассу снова открыли и мы поехали. Я был довольно мрачен и размышлял о том, что будет, если не всех талибов расстреляли. Может тогда они захотят сами кого–нибудь расстрелять? Тем временем наш автобус проехал Кандагар – один из самых южных городов Афганистана, и, наверное, самый опасный что в советское время, что в американское.
Кандагар остался позади, мы отъехали от него уже на добрые сто километров. Я расслабился и, сняв кроссовки, с ногами сидел на своем месте. Жара в 40 градусов, пустыня и низкие горы за окном, разбитая дорога.
Вдруг раздалось странное «тра–та–та», которое мне сразу не понравилось. И особенно в этом «тра–та–та», оказавшемся автоматной очередью, мне не понравилось то, что время от времени очень звонко раздавалось какое–то «дзинь». Это был звук пуль, попадавших по автобусу.
Дикий страх. Разом. Без всяких прелюдий. Один общий дикий страх на весь автобус, заполнивший все вокруг, сливший всех людей в одно целое. Кто–то пытался спрятаться под сиденьем, кто–то вытаскивал деньги, кто–то их, наоборот, куда–то убирал. Все выглядывали в окна. Один молодой парень вдруг вспомнил про меня и кинул мне свой платок, чтобы я укрылся. Кинул через весь салон, и платок, как бывает возможно только во сне, спокойно пролетел все это расстояние и упал мне на колени. Автобус превратился в один огромный сгусток страха.
Черт, почему мы не едем? Блядь. Надо же ехать. Мы стоим. Они стреляли по шинам? Сквозь щелочку между штор смотрю на грязных, замотанных в какое–то тряпье вооруженных людей, идущих по пустынной дороге к нашему автобусу.
Быстро достаю все деньги, которые были при мне и решаю, что отдам их сразу же. Потом большую часть из них зачем–то прячу под сиденьем. Потом выглядываю в окно. Потом, потом, потом. Тысяча мыслей за одну секунду. Речитативом повторяю: «Бля, бля, бля, бля, бля, бля». И одновременно думаю, а как я себя поведу? Совершенно очевидно, что меня сейчас расстреляют. Интересно, какими будут мои последние секунды? Я встану, рвану ворот рубахи и крикну: «Стреляй, сука!»? Или я буду ползать в слезах и соплях, пока не получу пулю в затылок? Речитативом звучит: «Бля, бля, бля, бля, бля, бля!». Очень интересно, обоссусь ли я от страха, обосрусь ли? Очень интересно.
Выглядываю в окошко – они уже совсем близко. Руки трясутся. Вдруг понимаю, что я до сих пор сижу босиком с ногами на сиденье, а мои кроссовки валяются под сиденьем. Черт, что же я за мудак? Сейчас талибы поднимутся в автобус и попросят меня на выход, мол, пора уж и расстреливать. И что я им скажу? «Подождите, ребята, я сейчас шнурки завяжу»? Не годится людей подводить, я им, может быть, план срываю, может, у них график? Кое–как попадаю ногами в кроссовки, пытаюсь завязать непослушными руками шнурки, совершаю кучу лишних движений, вожусь и дергаюсь. Но, в конце концов, справляюсь с задачей — кроссовки на мне.
И тут меня отпускает. Все дела перед смертью сделал – кроссовки надел. Я становлюсь абсолютно, невероятно спокоен. И именно это спокойствие, полученное через старые полуразвалившиеся кроссовки, сохранило мне жизнь. В это время дверь автобуса открывается, и в салон входят люди. Как и все, я закрываю голову руками и смотрю в пол. Что–то сказали на пушту. Старичок, сидящий рядом со мной, тихонько сделал мне знак поднять голову. Очень не хочется следовать его указаниям. Очень–очень. Но я убираю руки, поднимаю взгляд и долгую секунду смотрю в глаза человеку в грязных черных лохмотьях с автоматом Калашникова в руках. Платком замотано все его лицо, только дикие, страшные, звериные глаза горят совершенно сумасшедшим огнем. Глаза, много раз спокойно смотревшие на убитые тела, на густеющую кровь, на синеющие внутренности. Глаза такие же голубые, как у меня.
Снова опускаю голову и прижимаю ее руками к коленям. Минута – неясные фразы на пушту, несколько звонких ударов кому–то, жадные глотки воды, звук открывающейся двери, талибы выходят, мотор заводится. И мы, так неожиданно свободные, едем дальше.
История вторая
Моя ода радости. Я помню, как меня спросили после возвращения из Афганистана, какой был мой самый счастливый момент за последний год. Спросили так просто, без всякой задней мысли. И кто–то в компании вспоминал свои ощущения, когда он увидел Эйфелеву башню, кто–то вспоминал свои прогулки по Дамаску.
Свой самый счастливый момент я тоже вспомнил, но промолчал и делиться впечатлениями не стал. Потому что ощущения мои были непонятными с первого взгляда, но я точно помню, что я был безумно, как будто даже по–звериному счастлив. Так начинается эта история.
Добравшись до Герата, я решил ехать дальше и завершить афганское кольцо, проехав полностью по дороге от Мазари–Шарифа через Пули–Хумри, перевал Селанг, Кабул, Газни, Кандагар, Герат, Маймене и вернуться к точке старта. Пока это мне с шутками и прибаутками удавалось.
Оставался последний рывок по самой северной и, как я предполагал, самой безопасной части маршрута. Спустя пару дней я добрался до деревушки Калай–Нау и, как обычно, потратил весь день на хождение по ментовкам. На следующие сутки я пешком пошел в сторону Маргаба – маленького городка по пути в Мазар. Долгие часы, бредя по пыльным горным дорогам, изредка наблюдая небольшие поселения афганцев, я думал о том, что меня ждет впереди. Полиция думала, что меня там ждут талибы, так как по свежим данным разведки несколько их отрядов было замечено в последние две недели рядом с Маргабом. И это меня совсем не радовало.
Дорога петляла между невысокими выжженными солнцем горами. Я шел и думал, что, вероятно, талибы не попадутся мне, ну, а я не попадусь талибам. Вдруг из–за поворота навстречу мне выехал мотоциклист, резко затормозил рядом и начал что–то орать. Это вполне нормальная реакция на непонятного одинокого белого человека, невесть что делающего в Афганистане на горной дороге с большим рюкзаком за плечами. Я тоже покричал в ответ и совсем было собрался идти дальше, как вдруг заметил у человека автомат. Заметил я его ровно за секунду до того, как мотоциклист за него схватился и навел на меня. Так–с, понятно, никуда пока не идем, человеку очень хочется поговорить, а кто я такой, чтобы его расстраивать?
Тут из–за той же горы на огромной скорости выезжает грузовик, тормозит рядом со мной, и из него выпрыгивают люди с автоматами, а с самого грузовика на меня орет дикого вида разъяренный псих с пулеметом в руках. Ко мне бегут люди и с гримасами ярости наставляют на меня автоматы. А я, совершенно не владея собой, совершенно себя не контролируя, совершенно не понимая ничего вокруг, в каком–то животном всеобъемлющем страхе, полностью заполнившем меня, ни имея ни одной мысли в голове, пытаюсь сказать им, что меня не нужно убивать. Машу руками в безмолвном суетливом «не надо» одному, но тот лишь яростней тычет в меня автоматом, поворачиваюсь в другую сторону – дуло автомата, в третью – дуло автомата. Меня валят в овраг, сдергивают рюкзак. Пожалуйста не надо! Рот наполняется песком и пылью. Ну пожалуйста не надо. В затылок упирается дуло автомата.
И именно тут наступает самый счастливый, самый лучший, самый хороший момент моего путешествия: на моих руках защелкиваются наручники, и я понимаю, что это полиция. Как я был счастлив в этот момент! Как радостно я кричал своим новым друзьям: «Полис!? Полис!! Хуб! Хуб! Ман Руси, шурави, джаангард. Полис – дуст!». Я выражал свою радость и говорил им, что они мои друзья. А они, все еще дикие, нервные, кинули меня в кузов грузовика и помчались по дороге, то и дело угрожая ударить меня прикладом или застрелить. Но я уже не верил в плохие качества этих прекрасных людей и был полностью счастлив, даже несмотря на то, что держаться за что–либо скованными руками было невозможно. Я постоянно бился обо все углы, падал с покрышки, на которой сидел, неловко забирался обратно, снова бился и падал.
Мы вернулись в ту деревню, которую я прошел несколько часов назад, и уже там я узнал от командира, к которому мы приехали, что, когда мои новые друзья встретили меня, они с большим ужасом убегали от талибов, с которыми перестреливались до этого. И в послебоевой горячке чуть не пристрелили меня. Спасибо им за это «чуть».
Надеюсь, после предыдущих двух историй, никто не спросит меня, почему я вдруг решил несколько дней прогуляться пешком в сторону границы с Туркменией. Потому что я дебил. Просто я всегда любил походы, и ничто так не успокоит нервы, как долгая прогулка. Ну а кроме того, я подал документы на визу Ирана, раз иных способов покинуть эту страну я не видел. Визу нужно было ждать неделю, что выгодно отличало ее от визы Туркмении, которую нужно было ждать несравненно дольше.
Не буду утомлять вас скучными подробностями, как я крадучись обходил посты (они так и так бы меня пропустили, но сначала я потратил бы несколько часов на то, чтобы объехать под конвоем всех начальников). Как я общался с молодыми ребятами, работающими дробильщиками щебня (а они показывали мне русскую порнуху на телефоне). Как я на жаре напивался из колодца полным ведром мутной, но ледяной воды (а ведро, конечно, было сделано из автомобильных покрышек). Я просто шел весь день, наслаждаясь природой, средневековыми домами местных жителей, здороваясь с седыми бородатыми старичками (кто знает, может быть им было недалеко за тридцать?), выпивая чай в домах, стоящих на обочине, любуясь привычными выкрашенными в красный камнями вдоль дороги (так здесь обозначают минные поля).
День был и правда чудесный. Я почти не потратил времени на последнем блок–посту и пошел ставить палатку между каменистых холмов у озерца. Я чувствовал себя просто прекрасно. От красоты вокруг, от работы собственных мышц, от свежего воздуха и предвкушения ужина на лице появлялась улыбка.
От палатки к озеру вела узкая тропинка между больших валунов. Солнце только–только скрылось, я поужинал и решил спуститься, набрать воды. Сто метров до озера вниз я шел ни о чем не думая, и оглянулся только под конец. Очень хорошо помню это чувство – засосало под ложечкой, ты понимаешь, что уже все потеряно, но еще на что–то надеешься – наверху у палатки мелькнула чья–то тень. Через несколько секунд и я уже был наверху. Мои вещи, разбросанные валялись внутри, пропал фотоаппарат, какие–то вещи и ксивник с документами, который я зачем–то впервые за всю поездку снял с себя!
Я не помню, как выскочил из палатки, взяв в руку острый камень, и бросился в погоню. Стало уже совсем темно, но я слышал, как кто–то убегает от меня вверх по крутому склону на каменистое плато. У меня и сейчас, когда я пишу, скулы сводит от ненависти, а тогда я просто хотел убить, убить, убить. Я бежал вверх, не думая об осторожности на осыпающихся камнях. Но воры уже перевалили за вершину холма. Когда я поднялся, то метался как зверь, не зная в какую сторону продолжить преследование. За холмом была дорога, ведущая к блок–посту. И я решил бежать туда. Не знаю, на что я надеялся. Может быть на то, что преступники побежали в том направлении, или что постовые и были ворами? Я бежал, и мне было очень больно, физически больно в груди, от того, что я все потерял.
На посту я все объяснил и мы зачем–то побежали обратно. Забежали к моей палатке, взбежали на гору и даже постреляли из калаша. Но все равно пришлось вернуться на пост. Я остался ночевать там, пытаясь не обращать внимания на щемящее чувство утраты. Утром я, уже под конвоем, вернулся назад и забрал палатку, обошел окрестности в поисках паспорта, но конечно ничего не нашел.
Полицейские отправили меня обратно, откуда я пришел, на попутном хрен–знает чем. И я в третий раз оказался в Герате. Я даже полюбил этот город. Там удивительно красивый сосновый парк. Было очень здорово купить здоровенную афганскую дыню и съесть ее за компанию с прохожим, или местными мальчишками. Я прошел мимо сосен, дошел до центра города. Я чувствовал себя просто ужасно. Мне было безумно жаль фотоаппарата, я страшно корил себя за продолбанный паспорт. Перспективы мои были никудышными. Я остановился у знакомого магазина и купил себе на последние мороженку в вафельном стаканчике. После этого я остался еще и без денег. Самое смешное, что в тот момент я был абсолютно спокоен. Без денег, без документов, с мороженкой в руке и в Афганистане.
Тюрьма.
Дела мои были плохи. Потеряв паспорт в чужой стране, нужно ехать в консульство. Туда, в Кабул, ведут две дороги, и на обеих мне уже не понравилось. Даже если попытаться проехать – на первом же посту у меня спросят документы, и я буду ездить из одной ментовки в другую, пока не окажусь в главной ментовке в Герате. Поэтому я сам попросил отвезти меня туда первого попавшегося мента. Подошел и сказал, что у меня украли все деньги и документы и мне нужно в отделение полиции. Там я дошел до начальника, смог позвонить в консульство и рассказать о своей судьбе. И попал в заключение.
Не могу сказать, что следующие две недели я провел в настоящей тюрьме. Скорее это был домашний арест. Это было главное здание антитеррористического подразделения полиции в Герате. А сидел я в маленькой комнатушке, в которой обычно видимо спали простые дежурные. Под мой кроватью лежали два здоровенных снаряда: один целый, другой раскуроченный, а за дверью сидел солдат, время от времени откладывающий автомат в сторону и куривший траву.
Главный начальник считал меня чем–то вроде животного в зоопарке, и любил мной хвастаться. Придут к нему гости по делу, а он велит послать за мной и всем меня показывает: вот, какого шурави я держу тут у себя! Гости пытались вспомнить пару фраз по–русски, угощали меня сахаром (да, настоящим белым сахаром к чаю), а я во время таких показов всегда пользовался моментом и спрашивал, нет ли вестей из консульства. Вестей не было.
В один из таких хвастовских визитов меня показывали какому–то молодому человеку в солнечных очках. Из под очков за мной пристально наблюдали. Да и фиг с ним, я к этому привык. Вдруг этот молодой человек спросил человеческим языком: «Ты что, правда по–русски говоришь?» Охренеть просто! Оказалось, что это украинский путешественник, случайно оказавшийся в этой же ментовке. Как же его звали, дай бог памяти, по–моему Богдан. Богдан, если ты прочитаешь эти заметки, то спасибо тебе большое – было круто, что ты пару раз меня навестил и угощал бананами!
Иногда начальник хвастался мне добычей. В один из дней они захватили какую–то тучу боеприпасов, и мне на радостях давали подержать огромный тяжеленный кусок ржавой трубы с приваренной ручкой. Видимо это был какой–то гранатомет. По крайней мере к ней в комплекте шли такие интересные снаряды. Так же подержал в руках мины: советские, похожие на огромные старые консервы, и иранские, похожие на праздничный торт. Если бы я был террористом–смертником, то я мог бы взорвать весь город!
В остальном дни мои проходили довольно однообразно. В туалет я ходил два раза в сутки под конвоем приставленного ко мне солдата. В одно из посещений я взобрался на унитаз и нарисовал на пыльном окне под потолком слово Grom – никнейм какого–то заебавшего меня в моем маленьком городке графитчика. Ржал так, что чуть с сортира не упал, представляя что он и сюда добрался, чтобы оставить своей ебучий тег. Что–то происходило с моей психикой.
Денег у меня не было. Поэтому едой со мной делились солдаты. Обычно это был рис с зирой, кувшин айрана, какие–нибудь тушеные овощи и длинная афганская булка, которую можно было есть, пока она горячая, а потом она каким–то чудом превращалась в блевотную несъедобную массу.
Итого, незанятым у меня оставалось еще 95% дня. И это то, о чем я до сих пор вспоминаю с теплой улыбкой. Это было прекрасное время! За неделю до моего попадания в тюрьму я купил себе на базаре несколько теннисных мячиков. Не помню уже зачем. По–моему они удивили меня своей дешевизной и ненужностью (вряд ли в Афгане играют в большой теннис). Я решил учиться жонглировать. Нет не так. Я решил основательно начать жонглировать! Очень основательно.
Гребаных 6 часов в сутки я проводил стоя у кровати и кидая мячи. Каждый день все свое время я жонглировал. Как я радовался, когда наконец–то смог десять раз перекинуть два мяча левой рукой. Потом я кидал по тысяче раз и левой и правой в обе стороны. Научился делать прямой и обратный каскад, учился кидать шары по–кругу. Это стало началом долгой дружбы. Я заморочился так, что по возвращению на родину я еще несколько лет занимался жонглированием и освоил кучу трюков. На моей полке до сих пор лежат несколько шаров, которые я иногда кидаю, чтобы расслабиться.
Вечерами, когда уходило все начальство, я играл с каким–то дядькой в перекидывание мяча. Мы становились в разных концах узкого коридора. Он снимал кобуру с пистолетом. И мы начинали кидать друг другу мяч с отскоком по центру. Нужно было кинуть как можно быстрее, так чтобы было трудно поймать. Так мы играли какое–то время, а потом, ни слова не говоря друг другу, прощались. Это была странная дружба.
Еще я пел. Я не то что бы какой–то певец и считаю, что у меня получается не очень хорошо. Но я вспомнил и спел по сто раз все песни, какие знал. Вечерами я пел раз за разом «темную ночь», «эх, дороги», «как на черный Терек», «снилось мне», «выйду ночью в поле с конем», «ой, то не вечер». Я грустил.
Я вспоминал стихи. Все стихи, какие мог вспомнить. Часами выцарапывал их себя строчку за строчкой, подставляя слова, по крупицам восстанавливая их в памяти:
Достать пролетку за шесть гривен.
Чрез благовест, чрез клик колес
Перенестись туда, где ливень
Еще шумней чернил и слез.
Или все таки черней? Черней он слез, или шумней? И что там дальше? Я даже восстановил в памяти «письма римскому другу» Иосифа Александровича, и еще десяток его стихов, чем несказанно тогда гордился. Ходил по комнате, бормотал различные варианты, а потом опять возвращался к жонглированию и пению.
Мне конечно было очень херово. Я понимал, сколько доставил всем проблем. Как переживают за меня дома. Я все еще очень переживал из–за потерянных вещей. При этом я был в полной информационной изоляции, не зная, сколько еще здесь пробуду и делается ли хоть что–то для моего освобождения. Я собрал все несчастья, совершил все ошибки, какие можно было совершить. Мне было стыдно перед всеми, и стыдно до сих пор. Из всех своих путешествий, про Афганистан я никогда не рассказываю. Мне было плохо и я не представлял, сколько еще пробуду времени в заключении.
Но с другой стороны, эти две недели, проведенные с самим собой, оказались ценнейшим подарком, который просто так не получишь. Сейчас мне кажется, что только ради этого стоило все затевать. Потому что толкнула меня на это путешествие не жажда посмотреть мир, или сделать красивые фотографии. Мне кажется, что на самом деле это был какой–то поиск самого себя, попытка что–то себе доказать, эскапизм юноши, не уверенного в том, правильно ли он живет, тот ли у него путь в жизни, хочет ли он заниматься теми вещами, к которым его подталкивает общество. И здесь, в заключении, было время над всем этим подумать.
Мне очень не хватало возможности пользоваться родным языком. Когда в начале второй недели мне подарили тетрадь и карандаш, я был просто счастлив. Тетрадка вполне заменила мне собеседника. Я решил записать в нее все вещи, которые я считаю главными в жизни, все мысли, какие приходят мне в голову, когда я думаю, что правильно, а что нет. Я наводил порядок у себя в голове и расставлял приоритеты (важнее всего любимые и родные, потом твое любимое дело, потом твое здоровье, потом твое положение в обществе, потом зарабатывание денег), переводил свои ощущения в точные формулировки. А к точным формулировкам долго и со вкусом рисовал картинки. Удивительно, как много можно обдумать, оставшись в одиночестве, когда ни с кем не можешь перекинуться ни словом.
Сейчас все это кажется каким–то бредом, но тогда, там я ощущал все это бурной жизнью. Кажется, что в те две недели вполне можно уместить обычные пол года. И для меня до сих пор то время значит очень много.
Чудесное освобождение.
Я не люблю вспоминать эти истории и стыжусь их. Мне приходится только догадываться какое количество проблем я доставил нашему МИДу. И мне не хочется даже представлять, какого было моим близким. Но я рад, что в конечном итоге им довольно быстро удалось меня вызволить.
Когда я был в Кабуле, то успел зарегистрироваться в русском консульстве. Это было очень хорошо. Поэтому, когда позвонил в консульство и рассказал, что со мной произошло, они хотя бы знали, что такой человек действительно был в стране.
Чтобы вернуться из другой страны, потеряв паспорт, нужно получить свидетельство о возвращении на родину. Документ, который может выдать только лично в руки консул. При этом нужно еще доказать, что ты это ты.
Над моим освобождением работала целая система. Из Кабула посылали запросы в МИД, оттуда ко мне домой, в мой маленький город. Лично в руки консул передать мне бумагу не мог. А я без документов не мог прилететь или приехать в Кабул. Поэтому решили, что меня должен встретить российский консул в Туркменистане. Но для этого мне должны были дать визу Туркмении, а давать юридически ее было некому, так как свидетельство ждет меня на той стороне границы. При этом Афганские пограничники тоже должны были выпустить человека без документов. Все это требовало такого количества бумаг и такого количества согласований между нашим МИДом, МИДом Туркмении и Афганистана, между нашими консульствами в Кабуле и Ашхабаде и прекрасным консульством Туркмении в Герате, что мне страшно представить, сколько людей было вовлечено в операцию спасения.
И в то время, как шла эта напряженная работа, где бумаги стремительно летали из консульства в консульство, совершались важные звонки, а наш МИД пытался меня спасти, я сидел в полной абсолютной тишине. Я не знал, делается ли хоть что–то и каждый день надеялся услышать новости.
Потом все завертелось довольно быстро. Целый день мы ездили по всем главным городским учреждениям, ко всем главным начальникам собирать подписи. Меня демонстрировали, что–то тарабанили на пушту, доставали ворох бумаг. Потом я испытывал долгий осуждающий взгляд начальства и получал подписи. Большое спасибо консулу Туркменистана, он с помощником принял участие в моей судьбе и искренне помогал, пару раз навестил, взял на себя ответственность перед своим МИДом за выдачу мне визы и даже договорился с знакомым водителем, чтобы тот довез меня до границы.
Рано или поздно, но я оказался на границе с Туркменистаном. Там, стоя на какой–то советской развалюхе, скрестя руки на груди меня высматривали два хмурых человека. Наш консул и врач посольства в Ашхабаде – не буду лишний раз писать их имен. Консул передал мне мое свидетельство о возвращении на родину. Три часа на таможне гордого Туркменистана, где не только перетрясли все мои вещи, но по–настоящему и всерьез перелистывали каждую страницу моей тетради на предмет контрабанды, и я оказался на дружественной советской территории. Ура!
По дороге в Ашхабад вначале была какая–то неловкость. Я чувствовал себя всем виноватым, но мне хотелось пообщаться наконец–то с русскими людьми. А консул и врач сначала пытались хранить серьезность, но потом решили так: «даже хорошо, что ты такой мудак, вот хоть на три дня от семей и работы вырвались, отдохнем!»
Наконец–то начало счастье, которое, к сожалению уже не такое интересное: мы общались, купались в каких–то каналах, заночевали в городе Мары, заливали туркменский бензин за 30 коп/литр, а вместо омывайки – водку, останавливались в шашлычках и так пару дней ехали к Ашхабаду. Я даже успел немного посмотреть город, пожить пару дней на посольской квартире, объехать окрестные достопримечательности.
К своему удивлению я в какой–то момент увидел, что эти занятые и серьезные люди прекрасно поняли мои мотивы и сами не лишены авантюризма. Консул через пару дней пригласил меня домой на ужин, показывал варана, которого, будучи охотником, сам поймал недавно в горах, демонстрировал своего ручного сокола. Смысл этого визита я понял потом, когда он знакомил меня с сыном со словами: «Вот, Герман, тебе будет полезно узнать, на что люди готовы пойти ради своих увлечений». Мы классно пообщались, я рассказал о своих приключениях, а сам узнал о жизни туркменских школьников и Рухмане.
В аэропорт я ехал на посольской машине с работником, которому строго настрого наказали точно отправить меня на хрен на родину и проследить, чтобы проблем от меня больше не было. Он подошел к этому делу очень серьезно. Его строгая фигура в черном пиджаке провожала меня взглядом до самого самолета. И я уверен, что он покинул аэропорт, только после того, как я взлетел. А я летел первый раз в жизни и у меня сердце замирала, но не от этого, а потому что скоро я окажусь дома.
Чтобы как–то поставить точку, вместо хеппиэнда и последующих титров, напишу заключительную историю. Мое свидетельство о возвращении на родину теперь никак не могло заменить мне старый добрый безвозвратно утерянный заграничный паспорт с красивым треугольным штампом Афганистана. Поэтому я пошел делать новый. Но для этого нужно предъявить старый, или в моем случае справку из милиции.
Без всякой задней мысли, я пришел в отделение и попросил принять у меня заявление о краже паспорта, а также выдать мне нужную бумажку для ФМС. С тех пор прошло уже шесть лет, у меня многое стерлось в памяти. Но я точно не забуду выражение крайнего охуевания в глазах милиционера, а потом и его коллег, да что уж там, всего отдела, собравшегося послушать мои неожиданные показания: «Такого то августа 2007 года, прогуливаясь по дороге из города Герата в направлении Кушки, я решил поставить палатку и заночевать на природе…Герат? Это в Афганистане!»
От того же автора про ЭфиопиюКому интересны все эти истории, где герой был молодец, а потом стал еще больше молодец? Гораздо смешней, когда герой творит какую–то неведомую глупость. Раз уж я начал каяться, то расскажу еще один случай, из–за которого мне до сих пор неловко. На этот раз не про Афганистан, а про Эфиопию.
Начнем с того, что я ненавижу Эфиопию. Ненавижу до такой степени, что считаю ее одной из самых крутых стран и очень хочу вернуться, пройтись по знакомым местам и съездить туда, куда не успел попасть в прошлый раз. Но, как там тяжело! Как безумно тяжело путешествовать по Эфиопии! В первые дни ты даже посмеиваешься, думая, что все не так плохо, как говорят. Потом посмеиваешься уже не так уверенно. И в какой–то момент понимаешь, что все – тебе конец.
Ты ежедневно ощущаешь себя осаждаемой башней. А вокруг толпа орков, которые бросаются на штурм. Самое смешное, что эфиопы вообще не думают, что ты человек. Они думают, что ты их личный мешок денег, счастливый билет в светлое будущее. Поэтому каждый считает своим долгом броситься тебе на перерез и прокричать: «Мистер! Гив ми быр!» Удивление от того, что мистер не отдает заслуженный быр, ошарашивает (хотя вроде бы и попросил то было без ошибок!). И эфиоп начинает бесноваться и просить быр дальше.
Давайте внесем ясность. Я совершенно не против милостыни. Я внимательный водитель и пропускаю пешеходов. Я помогаю бабушкам донести сумку. Я с удовольствием кину музыкантам и артистам мелочи. И я помогу нищему. Но это не работает, если вся страна вдруг решила считать себя нищей. И даже какой–нибудь мужичек с дипломатом (ну ведь точно работает в каком–то министерстве!) кидается тебе на перерез, крича что–то про быры.
Эфиопия безумно красива и фотогенична. Поэтому я совсем не удивился, когда на первой странице отличной фото–книги одного немецкого фотографа, которую друзья подарили мне на день рождение, была эфиопская хижина. Удивился я, когда узнал это место. Это была хижина в Симиитских горах, в которой я впервые в своей жизни подхватил блох.
Это было отвратительно. Мы находились в походе и не могли вернуться в цивилизацию. А каждую ночь блохи ползали по нам и больно–больно кусали, оставляя волдыри на долгие недели. Это единственная страна, где блохи привыкли жить на людях. Обычно блохи живут в постельном белье. Но так как национальный костюм эфиопа – одеяло, то противоречия тут нет.
Благодаря Эфиопии я на всю жизнь полюбил запах диклофоса. Помню, вернувшись с гор, мы распылили почти целую банку на наши вещи. И, спустившись с третьего этажа гостиницы, поняли, что диклофосом нестерпимо воняет даже в холе. Но всем было все равно, люди были опытными. Это потом мы поняли, что диклофос – это запах уверенности в завтрашнем дне, запах настоящего мужчины, запах элиты. И больше не стеснялись пользоваться им, когда в очередной раз подхватывали блох от близко подошедших людей, в маршрутках или в церквях.
Как–то нам пришлось ехать пару дней в эфиопском автобусе. Я считаю, что это имя нарицательное, такое же как, скажем, дагестанский камаз. Так вот, у всех эфиопов очень плохой вестибулярный аппарат. Из 54 человек, едущих в автобусе, не блевал только водитель и мы трое. Ехали мы три дня. Пятьдесят блюющих эфиопов. Здорово. Да, я все понимаю, у них просто проблемы со здоровьем. Никто не виноват. Я честное слово не в обиде на них за это. Я в обиде на них за то, что у них самые дерьмовые целофановые пакеты в мире. Пакеты входят в стоимость проезда (наверное даже составляют львиную его долю) и централизованно раздаются водителем. Все блюют в пакетик, аккуратно завязывают его и кидают на пол, где он сразу рвется. Культура–с.
Все это я рассказываю, чтобы вы поняли меня, когда в этом самом автобусе мой друг Кирилл тронул меня за плечо и сказал: «Игорь, кажется эфиоп сзади сейчас на тебя наблюет!» Со страшной злобой я развернулся и процедил: «Я ему сейчас ебну.» Ну, вырвалось у меня, я не виноват. Я вообще не злой, я люблю щеночков. У меня даже был один щеночек, но он, к сожалению, вырос в огромного лохматого обормота, которого я скоро поведу гулять. Однако эфиоп сглотнул и ушел блевать к двери. Не так почетно, как на белого мистера, конечно, но тоже ничего.
Я сделал вид, что мы все забыли. Но у меня же есть настоящие друзья! При каждом удобном случае они хихикали, показывали на меня пальцем и травили: «Смотри, смотри! Игорь сейчас вон тому эфиопу ебнет!» Накаркали.
Мы ненадолго съездили в Сомалиленд. И эта страна, поднимающаяся из пепла гражданской войны, заслужившая самую дурную славу во всем мире, показалась нам раем после Эфиопии, которая вообще–то считалась когда–то надеждой Африки. В Сомалиленде все плохо: там агрессивные люди, там подавляющее большинство мужчин наркоманы, там стреляют по ночам. Но для нас это был рай. Там не было эфиопов. Но возвращение в Эфиопию было неизбежным, и, когда мы подъезжали к границе, меня била нервная дрожь.
Выезжали мы через Джибути, бывшую французскую колонию: беретки на пограничниках, шлагбаумы покрашены в розовый цвет. Садимся в кузов маршрутки. Меня потрясывает. И точно, не зря, рядом эфиоп.
Едем. Я пытаюсь общаться с друзьями. А эфиоп мне тыкает пальцем в бок. ТЫКАЕТ ПАЛЬЦЕМ В БОК! Поворачиваюсь – улыбается. Пытаюсь его не замечать, еду себе спокойно. А он тыкает и тыкает. Пальцем. В бок. Тыкает. Я поворачиваюсь, ругаюсь, вроде бы все понятно. Отворачиваюсь, он опять тыкает: тык и тык. Я со злобой уже кричу на него и толкаю. Он опять тыкает, гад, травит! Тут я беру его за голову – бам, бам, бам о перекладину кузова. Понял, понял скотина!? Отстань от меня! В маршрутке тишина, я смотрю на удивленные лица, дышу как бык. И вдруг чувствую – тыкает! Тогда я понял, что поколотил сумасшедшего. Стыдно безумно до сих пор.
«Ровно шесть лет прошло с тех пор, как меня первый раз чуть не пристрелили в Афганистане. После этого прошла неделя и меня чуть не пристрелили второй раз. Можно было бы на этом закончить путешествие, но у меня украли все деньги и документы. Зато потом я оказался в тюрьме, и моей жизни больше ничего не угрожало, кроме пары неразорвавшихся снарядов лежащих под моей кроватью. Вот так я провел лето 2007.
Сейчас все это звучит как–то комично, но почему–то за прошедшие шесть лет я ни разу полностью никому не рассказал о всех своих злоключениях. Я ужасно не люблю рассказывать про Афганистан. Мне стыдно. Я собрал все проблемы, какие только можно было, совершил все ошибки, какие можно совершить. Но дело даже не в этом, ведь проблемы и опасности бывают в каждом путешествии.
Стыдно, потому что мне хотелось что–то кому–то, а самое главное самому себе, доказать. Проверить себя на прочность. Сунуться в самое пекло и выйти оттуда победителем. Это были какие–то совершенно мальчишеские дела. Какой–то воображаемый мир, который краешком коснулся реальности и разлетелся на куски, доставив всем кучу хлопот.
С одной стороны не хочется все это вспоминать и выглядеть дураком. Вроде бы есть что рассказать и так: с тех пор я побывал почти в пятидесяти странах, последние годы совсем помешался на спорте и мотаюсь по скалам с веревками и железом, каждую зиму мы придумываем с друзьями какую–нибудь экспедицию в Африку, да и вообще в жизни все хорошо.
С другой стороны, не нужно забывать каким ты был. Даже если эти воспоминания не слишком приятные. Поэтому я позволю себе воскресить в памяти себя двадцатилетнего, решившего совершить захватывающее и опасное путешествие в Афганистан.»
Простыня.
Помню, как я отправлял письма друзьям. Самой первой в списке адресов рассылки стояла моя мама. Я устраивался в дешевом интернет кафе, с такими знаете желтыми–желтыми от старости компьютерами, и описывал все, как оно есть. То есть примерно так: « С шутками и прибаутками я доехал от Кабула до Герата через Газни и Кандагар».
Потом я удалял из рассылки маму и писал новое письмо: «Блядь, нихуя не с шутками, нихуя не с прибаутками. Просто полный пиздец. Прежде чем читать дальше, пообещайте, что моя мама об этом не узнает».
Внизу истории из моего путешествия по Афганистану летом 2007. Я окончил второй курс университета, мне исполнилось 20 лет. И на вопрос, который сейчас возникает у меня в голове, ну не дурак ли я был, я могу ответить только утвердительно. Я все понимал, но ничего не мог с собой поделать. Я помню, как зимой читал информацию по Афгану и уже знал, что еду, что точно еду. Я хорошо помню, как шел в Кабуле по дороге, ведущей в Газни. Каждые сто метров, от центра к окраине, становились все мрачнее. Следы от пуль, разрушенные дома, железные фонарные столбы, с дырами от снарядов посередине. За неделю, которую я провел в стране, талибы успели расстрелять двух инженеров, журналиста, в плен попали двадцать три корейских миссионера. Я подписал в русском консульстве в Кабуле бумагу о том, что меня предупредили о положении в стране, и что я в своей возможной смерти никого не виню. Я проехал от Мазари–Шарифа до Кабула и написал друзьям письмо, что на хрен надо, я возвращаюсь домой и дальше не поеду. Но сам почему–то шел вперед.
Только прежде, чем читать, что из этого вышло, помните – моей маме ни слова!
История первая. О том, как мои кроссовки спасли мне жизнь.
Наш автобус тронулся сквозь утреннюю кабульскую мглу, сквозь туман, сквозь зевоту и пока еще тихие улицы. Я смотрел в окно, сидя на самом последнем сиденье длинного Икаруса, весь замотанный в афганскую одежду. Что–то в утреннем пейзаже казалось мне очень странным, секунда, и я с удивлением понял, что мы проезжаем мимо вклинившегося инородным телом в средневековье типового советского элеватора.
Постепенно начинало светать. Рядом со мной сидел какой–то древний старичок безобидной наружности, но общаться со мной он почему–то не горел желанием, что вообще–то странно для Афганистана. Я предавался размышлениям. Дорога от Кабула через Газни, Кандагар в Герат довольно длинна. И, как меня уверяли, довольно опасна. Вообще, я попал в это место в довольно паршивое время. Ситуация с 2001 года, когда американцы захватили страну, первоначально довольно спокойная, все ухудшалась, и я, в июле 2007 года только въехав в Афганистан, уже не удивлялся новостям: на следующий день после моего приезда двадцать три корейца были захвачены талибами именно на той дороге, по которой я сейчас ехал, где–то были убиты несколько немцев, в другом месте убиты инженеры на строительстве дорог, в третьем – расстреляли журналиста.
Поэтому, когда через час нас обогнала колонна БТР–ов, я принял это как должное. Трассу перекрыли, все машины встали на обочину. Прогуливаясь вместе с афганцами невдалеке от автобуса, я наслаждался трелями пулеметных очередей – буквально в километре от нас военные яростно кого–то обстреливали.
Через пару часов трассу снова открыли и мы поехали. Я был довольно мрачен и размышлял о том, что будет, если не всех талибов расстреляли. Может тогда они захотят сами кого–нибудь расстрелять? Тем временем наш автобус проехал Кандагар – один из самых южных городов Афганистана, и, наверное, самый опасный что в советское время, что в американское.
Кандагар остался позади, мы отъехали от него уже на добрые сто километров. Я расслабился и, сняв кроссовки, с ногами сидел на своем месте. Жара в 40 градусов, пустыня и низкие горы за окном, разбитая дорога.
Вдруг раздалось странное «тра–та–та», которое мне сразу не понравилось. И особенно в этом «тра–та–та», оказавшемся автоматной очередью, мне не понравилось то, что время от времени очень звонко раздавалось какое–то «дзинь». Это был звук пуль, попадавших по автобусу.
Дикий страх. Разом. Без всяких прелюдий. Один общий дикий страх на весь автобус, заполнивший все вокруг, сливший всех людей в одно целое. Кто–то пытался спрятаться под сиденьем, кто–то вытаскивал деньги, кто–то их, наоборот, куда–то убирал. Все выглядывали в окна. Один молодой парень вдруг вспомнил про меня и кинул мне свой платок, чтобы я укрылся. Кинул через весь салон, и платок, как бывает возможно только во сне, спокойно пролетел все это расстояние и упал мне на колени. Автобус превратился в один огромный сгусток страха.
Черт, почему мы не едем? Блядь. Надо же ехать. Мы стоим. Они стреляли по шинам? Сквозь щелочку между штор смотрю на грязных, замотанных в какое–то тряпье вооруженных людей, идущих по пустынной дороге к нашему автобусу.
Быстро достаю все деньги, которые были при мне и решаю, что отдам их сразу же. Потом большую часть из них зачем–то прячу под сиденьем. Потом выглядываю в окно. Потом, потом, потом. Тысяча мыслей за одну секунду. Речитативом повторяю: «Бля, бля, бля, бля, бля, бля». И одновременно думаю, а как я себя поведу? Совершенно очевидно, что меня сейчас расстреляют. Интересно, какими будут мои последние секунды? Я встану, рвану ворот рубахи и крикну: «Стреляй, сука!»? Или я буду ползать в слезах и соплях, пока не получу пулю в затылок? Речитативом звучит: «Бля, бля, бля, бля, бля, бля!». Очень интересно, обоссусь ли я от страха, обосрусь ли? Очень интересно.
Выглядываю в окошко – они уже совсем близко. Руки трясутся. Вдруг понимаю, что я до сих пор сижу босиком с ногами на сиденье, а мои кроссовки валяются под сиденьем. Черт, что же я за мудак? Сейчас талибы поднимутся в автобус и попросят меня на выход, мол, пора уж и расстреливать. И что я им скажу? «Подождите, ребята, я сейчас шнурки завяжу»? Не годится людей подводить, я им, может быть, план срываю, может, у них график? Кое–как попадаю ногами в кроссовки, пытаюсь завязать непослушными руками шнурки, совершаю кучу лишних движений, вожусь и дергаюсь. Но, в конце концов, справляюсь с задачей — кроссовки на мне.
И тут меня отпускает. Все дела перед смертью сделал – кроссовки надел. Я становлюсь абсолютно, невероятно спокоен. И именно это спокойствие, полученное через старые полуразвалившиеся кроссовки, сохранило мне жизнь. В это время дверь автобуса открывается, и в салон входят люди. Как и все, я закрываю голову руками и смотрю в пол. Что–то сказали на пушту. Старичок, сидящий рядом со мной, тихонько сделал мне знак поднять голову. Очень не хочется следовать его указаниям. Очень–очень. Но я убираю руки, поднимаю взгляд и долгую секунду смотрю в глаза человеку в грязных черных лохмотьях с автоматом Калашникова в руках. Платком замотано все его лицо, только дикие, страшные, звериные глаза горят совершенно сумасшедшим огнем. Глаза, много раз спокойно смотревшие на убитые тела, на густеющую кровь, на синеющие внутренности. Глаза такие же голубые, как у меня.
Снова опускаю голову и прижимаю ее руками к коленям. Минута – неясные фразы на пушту, несколько звонких ударов кому–то, жадные глотки воды, звук открывающейся двери, талибы выходят, мотор заводится. И мы, так неожиданно свободные, едем дальше.
История вторая
Моя ода радости. Я помню, как меня спросили после возвращения из Афганистана, какой был мой самый счастливый момент за последний год. Спросили так просто, без всякой задней мысли. И кто–то в компании вспоминал свои ощущения, когда он увидел Эйфелеву башню, кто–то вспоминал свои прогулки по Дамаску.
Свой самый счастливый момент я тоже вспомнил, но промолчал и делиться впечатлениями не стал. Потому что ощущения мои были непонятными с первого взгляда, но я точно помню, что я был безумно, как будто даже по–звериному счастлив. Так начинается эта история.
Добравшись до Герата, я решил ехать дальше и завершить афганское кольцо, проехав полностью по дороге от Мазари–Шарифа через Пули–Хумри, перевал Селанг, Кабул, Газни, Кандагар, Герат, Маймене и вернуться к точке старта. Пока это мне с шутками и прибаутками удавалось.
Оставался последний рывок по самой северной и, как я предполагал, самой безопасной части маршрута. Спустя пару дней я добрался до деревушки Калай–Нау и, как обычно, потратил весь день на хождение по ментовкам. На следующие сутки я пешком пошел в сторону Маргаба – маленького городка по пути в Мазар. Долгие часы, бредя по пыльным горным дорогам, изредка наблюдая небольшие поселения афганцев, я думал о том, что меня ждет впереди. Полиция думала, что меня там ждут талибы, так как по свежим данным разведки несколько их отрядов было замечено в последние две недели рядом с Маргабом. И это меня совсем не радовало.
Дорога петляла между невысокими выжженными солнцем горами. Я шел и думал, что, вероятно, талибы не попадутся мне, ну, а я не попадусь талибам. Вдруг из–за поворота навстречу мне выехал мотоциклист, резко затормозил рядом и начал что–то орать. Это вполне нормальная реакция на непонятного одинокого белого человека, невесть что делающего в Афганистане на горной дороге с большим рюкзаком за плечами. Я тоже покричал в ответ и совсем было собрался идти дальше, как вдруг заметил у человека автомат. Заметил я его ровно за секунду до того, как мотоциклист за него схватился и навел на меня. Так–с, понятно, никуда пока не идем, человеку очень хочется поговорить, а кто я такой, чтобы его расстраивать?
Тут из–за той же горы на огромной скорости выезжает грузовик, тормозит рядом со мной, и из него выпрыгивают люди с автоматами, а с самого грузовика на меня орет дикого вида разъяренный псих с пулеметом в руках. Ко мне бегут люди и с гримасами ярости наставляют на меня автоматы. А я, совершенно не владея собой, совершенно себя не контролируя, совершенно не понимая ничего вокруг, в каком–то животном всеобъемлющем страхе, полностью заполнившем меня, ни имея ни одной мысли в голове, пытаюсь сказать им, что меня не нужно убивать. Машу руками в безмолвном суетливом «не надо» одному, но тот лишь яростней тычет в меня автоматом, поворачиваюсь в другую сторону – дуло автомата, в третью – дуло автомата. Меня валят в овраг, сдергивают рюкзак. Пожалуйста не надо! Рот наполняется песком и пылью. Ну пожалуйста не надо. В затылок упирается дуло автомата.
И именно тут наступает самый счастливый, самый лучший, самый хороший момент моего путешествия: на моих руках защелкиваются наручники, и я понимаю, что это полиция. Как я был счастлив в этот момент! Как радостно я кричал своим новым друзьям: «Полис!? Полис!! Хуб! Хуб! Ман Руси, шурави, джаангард. Полис – дуст!». Я выражал свою радость и говорил им, что они мои друзья. А они, все еще дикие, нервные, кинули меня в кузов грузовика и помчались по дороге, то и дело угрожая ударить меня прикладом или застрелить. Но я уже не верил в плохие качества этих прекрасных людей и был полностью счастлив, даже несмотря на то, что держаться за что–либо скованными руками было невозможно. Я постоянно бился обо все углы, падал с покрышки, на которой сидел, неловко забирался обратно, снова бился и падал.
Мы вернулись в ту деревню, которую я прошел несколько часов назад, и уже там я узнал от командира, к которому мы приехали, что, когда мои новые друзья встретили меня, они с большим ужасом убегали от талибов, с которыми перестреливались до этого. И в послебоевой горячке чуть не пристрелили меня. Спасибо им за это «чуть».
Надеюсь, после предыдущих двух историй, никто не спросит меня, почему я вдруг решил несколько дней прогуляться пешком в сторону границы с Туркменией. Потому что я дебил. Просто я всегда любил походы, и ничто так не успокоит нервы, как долгая прогулка. Ну а кроме того, я подал документы на визу Ирана, раз иных способов покинуть эту страну я не видел. Визу нужно было ждать неделю, что выгодно отличало ее от визы Туркмении, которую нужно было ждать несравненно дольше.
Не буду утомлять вас скучными подробностями, как я крадучись обходил посты (они так и так бы меня пропустили, но сначала я потратил бы несколько часов на то, чтобы объехать под конвоем всех начальников). Как я общался с молодыми ребятами, работающими дробильщиками щебня (а они показывали мне русскую порнуху на телефоне). Как я на жаре напивался из колодца полным ведром мутной, но ледяной воды (а ведро, конечно, было сделано из автомобильных покрышек). Я просто шел весь день, наслаждаясь природой, средневековыми домами местных жителей, здороваясь с седыми бородатыми старичками (кто знает, может быть им было недалеко за тридцать?), выпивая чай в домах, стоящих на обочине, любуясь привычными выкрашенными в красный камнями вдоль дороги (так здесь обозначают минные поля).
День был и правда чудесный. Я почти не потратил времени на последнем блок–посту и пошел ставить палатку между каменистых холмов у озерца. Я чувствовал себя просто прекрасно. От красоты вокруг, от работы собственных мышц, от свежего воздуха и предвкушения ужина на лице появлялась улыбка.
От палатки к озеру вела узкая тропинка между больших валунов. Солнце только–только скрылось, я поужинал и решил спуститься, набрать воды. Сто метров до озера вниз я шел ни о чем не думая, и оглянулся только под конец. Очень хорошо помню это чувство – засосало под ложечкой, ты понимаешь, что уже все потеряно, но еще на что–то надеешься – наверху у палатки мелькнула чья–то тень. Через несколько секунд и я уже был наверху. Мои вещи, разбросанные валялись внутри, пропал фотоаппарат, какие–то вещи и ксивник с документами, который я зачем–то впервые за всю поездку снял с себя!
Я не помню, как выскочил из палатки, взяв в руку острый камень, и бросился в погоню. Стало уже совсем темно, но я слышал, как кто–то убегает от меня вверх по крутому склону на каменистое плато. У меня и сейчас, когда я пишу, скулы сводит от ненависти, а тогда я просто хотел убить, убить, убить. Я бежал вверх, не думая об осторожности на осыпающихся камнях. Но воры уже перевалили за вершину холма. Когда я поднялся, то метался как зверь, не зная в какую сторону продолжить преследование. За холмом была дорога, ведущая к блок–посту. И я решил бежать туда. Не знаю, на что я надеялся. Может быть на то, что преступники побежали в том направлении, или что постовые и были ворами? Я бежал, и мне было очень больно, физически больно в груди, от того, что я все потерял.
На посту я все объяснил и мы зачем–то побежали обратно. Забежали к моей палатке, взбежали на гору и даже постреляли из калаша. Но все равно пришлось вернуться на пост. Я остался ночевать там, пытаясь не обращать внимания на щемящее чувство утраты. Утром я, уже под конвоем, вернулся назад и забрал палатку, обошел окрестности в поисках паспорта, но конечно ничего не нашел.
Полицейские отправили меня обратно, откуда я пришел, на попутном хрен–знает чем. И я в третий раз оказался в Герате. Я даже полюбил этот город. Там удивительно красивый сосновый парк. Было очень здорово купить здоровенную афганскую дыню и съесть ее за компанию с прохожим, или местными мальчишками. Я прошел мимо сосен, дошел до центра города. Я чувствовал себя просто ужасно. Мне было безумно жаль фотоаппарата, я страшно корил себя за продолбанный паспорт. Перспективы мои были никудышными. Я остановился у знакомого магазина и купил себе на последние мороженку в вафельном стаканчике. После этого я остался еще и без денег. Самое смешное, что в тот момент я был абсолютно спокоен. Без денег, без документов, с мороженкой в руке и в Афганистане.
Тюрьма.
Дела мои были плохи. Потеряв паспорт в чужой стране, нужно ехать в консульство. Туда, в Кабул, ведут две дороги, и на обеих мне уже не понравилось. Даже если попытаться проехать – на первом же посту у меня спросят документы, и я буду ездить из одной ментовки в другую, пока не окажусь в главной ментовке в Герате. Поэтому я сам попросил отвезти меня туда первого попавшегося мента. Подошел и сказал, что у меня украли все деньги и документы и мне нужно в отделение полиции. Там я дошел до начальника, смог позвонить в консульство и рассказать о своей судьбе. И попал в заключение.
Не могу сказать, что следующие две недели я провел в настоящей тюрьме. Скорее это был домашний арест. Это было главное здание антитеррористического подразделения полиции в Герате. А сидел я в маленькой комнатушке, в которой обычно видимо спали простые дежурные. Под мой кроватью лежали два здоровенных снаряда: один целый, другой раскуроченный, а за дверью сидел солдат, время от времени откладывающий автомат в сторону и куривший траву.
Главный начальник считал меня чем–то вроде животного в зоопарке, и любил мной хвастаться. Придут к нему гости по делу, а он велит послать за мной и всем меня показывает: вот, какого шурави я держу тут у себя! Гости пытались вспомнить пару фраз по–русски, угощали меня сахаром (да, настоящим белым сахаром к чаю), а я во время таких показов всегда пользовался моментом и спрашивал, нет ли вестей из консульства. Вестей не было.
В один из таких хвастовских визитов меня показывали какому–то молодому человеку в солнечных очках. Из под очков за мной пристально наблюдали. Да и фиг с ним, я к этому привык. Вдруг этот молодой человек спросил человеческим языком: «Ты что, правда по–русски говоришь?» Охренеть просто! Оказалось, что это украинский путешественник, случайно оказавшийся в этой же ментовке. Как же его звали, дай бог памяти, по–моему Богдан. Богдан, если ты прочитаешь эти заметки, то спасибо тебе большое – было круто, что ты пару раз меня навестил и угощал бананами!
Иногда начальник хвастался мне добычей. В один из дней они захватили какую–то тучу боеприпасов, и мне на радостях давали подержать огромный тяжеленный кусок ржавой трубы с приваренной ручкой. Видимо это был какой–то гранатомет. По крайней мере к ней в комплекте шли такие интересные снаряды. Так же подержал в руках мины: советские, похожие на огромные старые консервы, и иранские, похожие на праздничный торт. Если бы я был террористом–смертником, то я мог бы взорвать весь город!
В остальном дни мои проходили довольно однообразно. В туалет я ходил два раза в сутки под конвоем приставленного ко мне солдата. В одно из посещений я взобрался на унитаз и нарисовал на пыльном окне под потолком слово Grom – никнейм какого–то заебавшего меня в моем маленьком городке графитчика. Ржал так, что чуть с сортира не упал, представляя что он и сюда добрался, чтобы оставить своей ебучий тег. Что–то происходило с моей психикой.
Денег у меня не было. Поэтому едой со мной делились солдаты. Обычно это был рис с зирой, кувшин айрана, какие–нибудь тушеные овощи и длинная афганская булка, которую можно было есть, пока она горячая, а потом она каким–то чудом превращалась в блевотную несъедобную массу.
Итого, незанятым у меня оставалось еще 95% дня. И это то, о чем я до сих пор вспоминаю с теплой улыбкой. Это было прекрасное время! За неделю до моего попадания в тюрьму я купил себе на базаре несколько теннисных мячиков. Не помню уже зачем. По–моему они удивили меня своей дешевизной и ненужностью (вряд ли в Афгане играют в большой теннис). Я решил учиться жонглировать. Нет не так. Я решил основательно начать жонглировать! Очень основательно.
Гребаных 6 часов в сутки я проводил стоя у кровати и кидая мячи. Каждый день все свое время я жонглировал. Как я радовался, когда наконец–то смог десять раз перекинуть два мяча левой рукой. Потом я кидал по тысяче раз и левой и правой в обе стороны. Научился делать прямой и обратный каскад, учился кидать шары по–кругу. Это стало началом долгой дружбы. Я заморочился так, что по возвращению на родину я еще несколько лет занимался жонглированием и освоил кучу трюков. На моей полке до сих пор лежат несколько шаров, которые я иногда кидаю, чтобы расслабиться.
Вечерами, когда уходило все начальство, я играл с каким–то дядькой в перекидывание мяча. Мы становились в разных концах узкого коридора. Он снимал кобуру с пистолетом. И мы начинали кидать друг другу мяч с отскоком по центру. Нужно было кинуть как можно быстрее, так чтобы было трудно поймать. Так мы играли какое–то время, а потом, ни слова не говоря друг другу, прощались. Это была странная дружба.
Еще я пел. Я не то что бы какой–то певец и считаю, что у меня получается не очень хорошо. Но я вспомнил и спел по сто раз все песни, какие знал. Вечерами я пел раз за разом «темную ночь», «эх, дороги», «как на черный Терек», «снилось мне», «выйду ночью в поле с конем», «ой, то не вечер». Я грустил.
Я вспоминал стихи. Все стихи, какие мог вспомнить. Часами выцарапывал их себя строчку за строчкой, подставляя слова, по крупицам восстанавливая их в памяти:
Достать пролетку за шесть гривен.
Чрез благовест, чрез клик колес
Перенестись туда, где ливень
Еще шумней чернил и слез.
Или все таки черней? Черней он слез, или шумней? И что там дальше? Я даже восстановил в памяти «письма римскому другу» Иосифа Александровича, и еще десяток его стихов, чем несказанно тогда гордился. Ходил по комнате, бормотал различные варианты, а потом опять возвращался к жонглированию и пению.
Мне конечно было очень херово. Я понимал, сколько доставил всем проблем. Как переживают за меня дома. Я все еще очень переживал из–за потерянных вещей. При этом я был в полной информационной изоляции, не зная, сколько еще здесь пробуду и делается ли хоть что–то для моего освобождения. Я собрал все несчастья, совершил все ошибки, какие можно было совершить. Мне было стыдно перед всеми, и стыдно до сих пор. Из всех своих путешествий, про Афганистан я никогда не рассказываю. Мне было плохо и я не представлял, сколько еще пробуду времени в заключении.
Но с другой стороны, эти две недели, проведенные с самим собой, оказались ценнейшим подарком, который просто так не получишь. Сейчас мне кажется, что только ради этого стоило все затевать. Потому что толкнула меня на это путешествие не жажда посмотреть мир, или сделать красивые фотографии. Мне кажется, что на самом деле это был какой–то поиск самого себя, попытка что–то себе доказать, эскапизм юноши, не уверенного в том, правильно ли он живет, тот ли у него путь в жизни, хочет ли он заниматься теми вещами, к которым его подталкивает общество. И здесь, в заключении, было время над всем этим подумать.
Мне очень не хватало возможности пользоваться родным языком. Когда в начале второй недели мне подарили тетрадь и карандаш, я был просто счастлив. Тетрадка вполне заменила мне собеседника. Я решил записать в нее все вещи, которые я считаю главными в жизни, все мысли, какие приходят мне в голову, когда я думаю, что правильно, а что нет. Я наводил порядок у себя в голове и расставлял приоритеты (важнее всего любимые и родные, потом твое любимое дело, потом твое здоровье, потом твое положение в обществе, потом зарабатывание денег), переводил свои ощущения в точные формулировки. А к точным формулировкам долго и со вкусом рисовал картинки. Удивительно, как много можно обдумать, оставшись в одиночестве, когда ни с кем не можешь перекинуться ни словом.
Сейчас все это кажется каким–то бредом, но тогда, там я ощущал все это бурной жизнью. Кажется, что в те две недели вполне можно уместить обычные пол года. И для меня до сих пор то время значит очень много.
Чудесное освобождение.
Я не люблю вспоминать эти истории и стыжусь их. Мне приходится только догадываться какое количество проблем я доставил нашему МИДу. И мне не хочется даже представлять, какого было моим близким. Но я рад, что в конечном итоге им довольно быстро удалось меня вызволить.
Когда я был в Кабуле, то успел зарегистрироваться в русском консульстве. Это было очень хорошо. Поэтому, когда позвонил в консульство и рассказал, что со мной произошло, они хотя бы знали, что такой человек действительно был в стране.
Чтобы вернуться из другой страны, потеряв паспорт, нужно получить свидетельство о возвращении на родину. Документ, который может выдать только лично в руки консул. При этом нужно еще доказать, что ты это ты.
Над моим освобождением работала целая система. Из Кабула посылали запросы в МИД, оттуда ко мне домой, в мой маленький город. Лично в руки консул передать мне бумагу не мог. А я без документов не мог прилететь или приехать в Кабул. Поэтому решили, что меня должен встретить российский консул в Туркменистане. Но для этого мне должны были дать визу Туркмении, а давать юридически ее было некому, так как свидетельство ждет меня на той стороне границы. При этом Афганские пограничники тоже должны были выпустить человека без документов. Все это требовало такого количества бумаг и такого количества согласований между нашим МИДом, МИДом Туркмении и Афганистана, между нашими консульствами в Кабуле и Ашхабаде и прекрасным консульством Туркмении в Герате, что мне страшно представить, сколько людей было вовлечено в операцию спасения.
И в то время, как шла эта напряженная работа, где бумаги стремительно летали из консульства в консульство, совершались важные звонки, а наш МИД пытался меня спасти, я сидел в полной абсолютной тишине. Я не знал, делается ли хоть что–то и каждый день надеялся услышать новости.
Потом все завертелось довольно быстро. Целый день мы ездили по всем главным городским учреждениям, ко всем главным начальникам собирать подписи. Меня демонстрировали, что–то тарабанили на пушту, доставали ворох бумаг. Потом я испытывал долгий осуждающий взгляд начальства и получал подписи. Большое спасибо консулу Туркменистана, он с помощником принял участие в моей судьбе и искренне помогал, пару раз навестил, взял на себя ответственность перед своим МИДом за выдачу мне визы и даже договорился с знакомым водителем, чтобы тот довез меня до границы.
Рано или поздно, но я оказался на границе с Туркменистаном. Там, стоя на какой–то советской развалюхе, скрестя руки на груди меня высматривали два хмурых человека. Наш консул и врач посольства в Ашхабаде – не буду лишний раз писать их имен. Консул передал мне мое свидетельство о возвращении на родину. Три часа на таможне гордого Туркменистана, где не только перетрясли все мои вещи, но по–настоящему и всерьез перелистывали каждую страницу моей тетради на предмет контрабанды, и я оказался на дружественной советской территории. Ура!
По дороге в Ашхабад вначале была какая–то неловкость. Я чувствовал себя всем виноватым, но мне хотелось пообщаться наконец–то с русскими людьми. А консул и врач сначала пытались хранить серьезность, но потом решили так: «даже хорошо, что ты такой мудак, вот хоть на три дня от семей и работы вырвались, отдохнем!»
Наконец–то начало счастье, которое, к сожалению уже не такое интересное: мы общались, купались в каких–то каналах, заночевали в городе Мары, заливали туркменский бензин за 30 коп/литр, а вместо омывайки – водку, останавливались в шашлычках и так пару дней ехали к Ашхабаду. Я даже успел немного посмотреть город, пожить пару дней на посольской квартире, объехать окрестные достопримечательности.
К своему удивлению я в какой–то момент увидел, что эти занятые и серьезные люди прекрасно поняли мои мотивы и сами не лишены авантюризма. Консул через пару дней пригласил меня домой на ужин, показывал варана, которого, будучи охотником, сам поймал недавно в горах, демонстрировал своего ручного сокола. Смысл этого визита я понял потом, когда он знакомил меня с сыном со словами: «Вот, Герман, тебе будет полезно узнать, на что люди готовы пойти ради своих увлечений». Мы классно пообщались, я рассказал о своих приключениях, а сам узнал о жизни туркменских школьников и Рухмане.
В аэропорт я ехал на посольской машине с работником, которому строго настрого наказали точно отправить меня на хрен на родину и проследить, чтобы проблем от меня больше не было. Он подошел к этому делу очень серьезно. Его строгая фигура в черном пиджаке провожала меня взглядом до самого самолета. И я уверен, что он покинул аэропорт, только после того, как я взлетел. А я летел первый раз в жизни и у меня сердце замирала, но не от этого, а потому что скоро я окажусь дома.
Чтобы как–то поставить точку, вместо хеппиэнда и последующих титров, напишу заключительную историю. Мое свидетельство о возвращении на родину теперь никак не могло заменить мне старый добрый безвозвратно утерянный заграничный паспорт с красивым треугольным штампом Афганистана. Поэтому я пошел делать новый. Но для этого нужно предъявить старый, или в моем случае справку из милиции.
Без всякой задней мысли, я пришел в отделение и попросил принять у меня заявление о краже паспорта, а также выдать мне нужную бумажку для ФМС. С тех пор прошло уже шесть лет, у меня многое стерлось в памяти. Но я точно не забуду выражение крайнего охуевания в глазах милиционера, а потом и его коллег, да что уж там, всего отдела, собравшегося послушать мои неожиданные показания: «Такого то августа 2007 года, прогуливаясь по дороге из города Герата в направлении Кушки, я решил поставить палатку и заночевать на природе…Герат? Это в Афганистане!»
От того же автора про ЭфиопиюКому интересны все эти истории, где герой был молодец, а потом стал еще больше молодец? Гораздо смешней, когда герой творит какую–то неведомую глупость. Раз уж я начал каяться, то расскажу еще один случай, из–за которого мне до сих пор неловко. На этот раз не про Афганистан, а про Эфиопию.
Начнем с того, что я ненавижу Эфиопию. Ненавижу до такой степени, что считаю ее одной из самых крутых стран и очень хочу вернуться, пройтись по знакомым местам и съездить туда, куда не успел попасть в прошлый раз. Но, как там тяжело! Как безумно тяжело путешествовать по Эфиопии! В первые дни ты даже посмеиваешься, думая, что все не так плохо, как говорят. Потом посмеиваешься уже не так уверенно. И в какой–то момент понимаешь, что все – тебе конец.
Ты ежедневно ощущаешь себя осаждаемой башней. А вокруг толпа орков, которые бросаются на штурм. Самое смешное, что эфиопы вообще не думают, что ты человек. Они думают, что ты их личный мешок денег, счастливый билет в светлое будущее. Поэтому каждый считает своим долгом броситься тебе на перерез и прокричать: «Мистер! Гив ми быр!» Удивление от того, что мистер не отдает заслуженный быр, ошарашивает (хотя вроде бы и попросил то было без ошибок!). И эфиоп начинает бесноваться и просить быр дальше.
Давайте внесем ясность. Я совершенно не против милостыни. Я внимательный водитель и пропускаю пешеходов. Я помогаю бабушкам донести сумку. Я с удовольствием кину музыкантам и артистам мелочи. И я помогу нищему. Но это не работает, если вся страна вдруг решила считать себя нищей. И даже какой–нибудь мужичек с дипломатом (ну ведь точно работает в каком–то министерстве!) кидается тебе на перерез, крича что–то про быры.
Эфиопия безумно красива и фотогенична. Поэтому я совсем не удивился, когда на первой странице отличной фото–книги одного немецкого фотографа, которую друзья подарили мне на день рождение, была эфиопская хижина. Удивился я, когда узнал это место. Это была хижина в Симиитских горах, в которой я впервые в своей жизни подхватил блох.
Это было отвратительно. Мы находились в походе и не могли вернуться в цивилизацию. А каждую ночь блохи ползали по нам и больно–больно кусали, оставляя волдыри на долгие недели. Это единственная страна, где блохи привыкли жить на людях. Обычно блохи живут в постельном белье. Но так как национальный костюм эфиопа – одеяло, то противоречия тут нет.
Благодаря Эфиопии я на всю жизнь полюбил запах диклофоса. Помню, вернувшись с гор, мы распылили почти целую банку на наши вещи. И, спустившись с третьего этажа гостиницы, поняли, что диклофосом нестерпимо воняет даже в холе. Но всем было все равно, люди были опытными. Это потом мы поняли, что диклофос – это запах уверенности в завтрашнем дне, запах настоящего мужчины, запах элиты. И больше не стеснялись пользоваться им, когда в очередной раз подхватывали блох от близко подошедших людей, в маршрутках или в церквях.
Как–то нам пришлось ехать пару дней в эфиопском автобусе. Я считаю, что это имя нарицательное, такое же как, скажем, дагестанский камаз. Так вот, у всех эфиопов очень плохой вестибулярный аппарат. Из 54 человек, едущих в автобусе, не блевал только водитель и мы трое. Ехали мы три дня. Пятьдесят блюющих эфиопов. Здорово. Да, я все понимаю, у них просто проблемы со здоровьем. Никто не виноват. Я честное слово не в обиде на них за это. Я в обиде на них за то, что у них самые дерьмовые целофановые пакеты в мире. Пакеты входят в стоимость проезда (наверное даже составляют львиную его долю) и централизованно раздаются водителем. Все блюют в пакетик, аккуратно завязывают его и кидают на пол, где он сразу рвется. Культура–с.
Все это я рассказываю, чтобы вы поняли меня, когда в этом самом автобусе мой друг Кирилл тронул меня за плечо и сказал: «Игорь, кажется эфиоп сзади сейчас на тебя наблюет!» Со страшной злобой я развернулся и процедил: «Я ему сейчас ебну.» Ну, вырвалось у меня, я не виноват. Я вообще не злой, я люблю щеночков. У меня даже был один щеночек, но он, к сожалению, вырос в огромного лохматого обормота, которого я скоро поведу гулять. Однако эфиоп сглотнул и ушел блевать к двери. Не так почетно, как на белого мистера, конечно, но тоже ничего.
Я сделал вид, что мы все забыли. Но у меня же есть настоящие друзья! При каждом удобном случае они хихикали, показывали на меня пальцем и травили: «Смотри, смотри! Игорь сейчас вон тому эфиопу ебнет!» Накаркали.
Мы ненадолго съездили в Сомалиленд. И эта страна, поднимающаяся из пепла гражданской войны, заслужившая самую дурную славу во всем мире, показалась нам раем после Эфиопии, которая вообще–то считалась когда–то надеждой Африки. В Сомалиленде все плохо: там агрессивные люди, там подавляющее большинство мужчин наркоманы, там стреляют по ночам. Но для нас это был рай. Там не было эфиопов. Но возвращение в Эфиопию было неизбежным, и, когда мы подъезжали к границе, меня била нервная дрожь.
Выезжали мы через Джибути, бывшую французскую колонию: беретки на пограничниках, шлагбаумы покрашены в розовый цвет. Садимся в кузов маршрутки. Меня потрясывает. И точно, не зря, рядом эфиоп.
Едем. Я пытаюсь общаться с друзьями. А эфиоп мне тыкает пальцем в бок. ТЫКАЕТ ПАЛЬЦЕМ В БОК! Поворачиваюсь – улыбается. Пытаюсь его не замечать, еду себе спокойно. А он тыкает и тыкает. Пальцем. В бок. Тыкает. Я поворачиваюсь, ругаюсь, вроде бы все понятно. Отворачиваюсь, он опять тыкает: тык и тык. Я со злобой уже кричу на него и толкаю. Он опять тыкает, гад, травит! Тут я беру его за голову – бам, бам, бам о перекладину кузова. Понял, понял скотина!? Отстань от меня! В маршрутке тишина, я смотрю на удивленные лица, дышу как бык. И вдруг чувствую – тыкает! Тогда я понял, что поколотил сумасшедшего. Стыдно безумно до сих пор.
@темы: путешествия, восхищаюсь миром
-
-
15.08.2013 в 12:35-
-
15.08.2013 в 13:11-
-
15.08.2013 в 23:20-
-
15.08.2013 в 23:24